Домашний уют в повести Кеннета Грэма «Ветер в ивах»

Эта сказочная повесть и по сей день является одним из самых глубоких, многоплановых и лиричных произведений для детей. Говорят, что в первые годы ее популярности английские аристократы дарили книгу своим детям перед тем, как составить завещание, а романтично настроенные юноши испытывали ею своих избранниц: если девушке не нравилась книга, ее могли попросить вернуть письма и помолвочное кольцо… Правда ли это или вымысел, мы не знаем, но зато нам достоверно известно, что в этой чудесной истории много внимания уделено домашнему уюту.

Знаете, с чего начинается эта история? С традиционной весенней уборке в домике одного из главных героев — Крота.

«Крот ни разу не присел за все утро, потому что приводил в порядок свой домик после долгой зимы. Сначала он орудовал щетками и пыльными тряпками. Потом занялся побелкой. Он то влезал на приступку, то карабкался по стремянке, то вспрыгивал на стулья, таская в одной лапе ведро с известкой, а в другой — малярную кисть. Наконец, пыль совершенно запорошила ему глаза и застряла в горле, белые кляксы покрыли всю его черную шерстку, спина отказалась гнуться, а лапы совсем ослабели».

Казалось бы, что может быть уютного в обыкновенной кротовой норе? Но Кеннет Грэм превращает ее в уютное жилище обыкновенного англичанина среднего класса, в котором вместо подъездной дорожки — широкий тоннель, прокопанный кротом.

Самый престижный из описанных в повести домов — Тоуд-холл, который принадлежит авантюристу-богачу Тоуду (мистеру Жабу).

«Миновав излучину, они увидели красивый и внушительный, построенный из ярко-красного кирпича старинный дом, окруженный хорошо ухоженными лужайками, спускающимися к самой реке».

С видимым удовольствием писатель рисует уютное жилище Барсука, в котором замерзшие герои оказались во время метели. Не это ли аллегория английского уюта?

«…они сразу же очутились в тепле и свете большой, с пылающим камином, кухни. Пол в кухне был из старого, исшарканного кирпича, в огромном устье камина пылали бревна, в углу — уютное место для отдыха, исключавшее самую мысль о сквозняке. Там стояли два кресла с высокими спинками, лицом обращенные друг к другу, приглашая расположенных к беседе гостей посидеть в них. Посередине помещения стоял длинный стол, сколоченный из простых досок, положенных на козлы, вдоль стола по обеим сторонам тянулись две скамьи… Ряды чисто вымытых тарелок подмигивали с полок буфета, стоящего в дальнем углу кухни, а с балок над головой свешивались окорока, пучки высушенных трав, сетки с луком, корзины, полные яиц».

«Рыжеватый  кирпичный  пол  посылал  улыбки продымленному потолку,  дубовые табуретки,  отполированные до блеска частым употреблением,  обменивались  бодрыми  взглядами  друг с  другом,  тарелки в буфете  подмигивали  кастрюлькам  на полках, а веселый  отсвет  камина играл решительно на всем без всякого разбора… Им, приведенным сюда метелью, наконец-то  обсохшим и согревшимся  в  объятиях  света  и тепла, слышавшим  за  спиной  звон  тарелок,  теперь,  когда  они  обрели  надежное пристанище,  казалось,  что  холодный,  бездорожный  Дремучий  Лес  не  тут, снаружи, а где-то далеко, за много-много миль, и все, что они там пережили — это полузабытый страшный сон…»

Но самым уютным домом в повести остается домик Крота, подробно описанный Кеннетом Грэмом в главе «Милый дом».

«… По одну сторону двери стояла садовая скамеечка, а рядом — каток (дело в том, что всвоем доме Крот был очень опрятен и терпеть не мог, когда гости в его земле копали ходы, оставляя неряшливые кучки). На стенах парка в шахматном порядке чередовались завернутые в фольгу горшочки с папоротником и полочки, прогибавшиеся под тяжестью скульптурных изображений Гаррибальди, младенца Самуила, королевы Виктории и прочих гипсовых героев современной Италии. В дальнем углу был устроен кегельбан со скамеечками по сторонам и деревянными столиками, на которых сохранились еще липкие круги от пивных кружек. В центре парка, обложенный диким камнем, красовался овальный пруд с золотою рыбкой и фонтаном. Из середины пруда воздымалось причудливое сооружение, облицованное, опять же, булыжником и увенчанное зеркальным шаром. Шар этот, отражая все в высшей степени нелепо, производил приятное впечатление…»